Иларион: Патриарх Кирилл. Биография [ознакомительный фрагмент] (Биографии и Мемуары) 27 02
Самое время. "Многие украинские храмы УПЦ Московского патриархата (РПЦ в Украине) перестали поминать во время служб имя российского патриарха Кирилла".

Савицкий: Пасля паводкі [be] (Советская классическая проза) 04 02
Странные впечатления от текста, в котором автор, выводя на сцену очередного героя, словно сопровождает его взводом сигнальщиков. Те энергично семафорят (чтобы я, не дай бог, не запутался): замечательная девушка!!! (это когда почтальонка Марыля появляется или медсестра Вера); жулик! (одно имя Лаврентий чего стоит); несчастная одинокая женщина; страдающий одинокий мужчина... Тут же вбегает следущая партия пояснителей: нет-нет, ничего у них не получится. Да понял я, понял!..
Только на сцене завмаг Марфа, мне всеми доступными средствами подсказывают: воровка. Только её дочка, как заботливо: мещанка. И т.д. Едва четверть повести прочитав, я уже знал, кого приласкают, кого пригвоздят, кого посадят. Разве что одну сюжетную линию ожидал, да не оправдал автор моих ожиданий: не женил главного героя на медсестре Вере.
Единственная рецензия 1959-го года называлась "Правдиво, поучительно". Наверное, так и есть, им, современникам, виднее. Но, м.б., без семафоров лучше было?

Мэтьюз: 35 лет на правом краю (Биографии и Мемуары) 05 06
Офигенная по-своему ситуация. Получается, что на русском языке существует только сокращённый вариант, вышедший в еженедельнике "Футбол"? И ни отдельной книгой, ни хотя бы в каком-нибудь сборнике эти мемуары не выходили?
Зато грузины выпустили. Ну, они футбол, видимо, любят по-настоящему.

Николаев: Плеть о двух концах (Русская классическая проза) 28 01
Вот зачем было для закрытия "Ангары" искать антисоветчиков из писателей залётных, когда вот он, свой, местный, и повесть его, м.б., не менее (а то и более) "антисоветская" - только не фантастика или сатира, а производственный роман. Штурмовщина, приписки, показуха, пропасть между когдатошними идеалами и грубой действительностью, "я начальник - ты дурак", и на фоне всего этого хорошие советские люди, вздохнув с горечью, делают гнусность за гнусностью.

Микулич: Зялёны Луг [be] (Повесть) 16 10
Автор был репрессирован в 36-м, по-советским меркам ему повезло - не был расстрелян, умер своей смертью. После войны на короткое время вернулся на родину. Здесь и написал эту повесть, этакий "кавалер золотой звезды" пополам с малиновым вареньем. О том, как все счастливы и как вольно дышится в освобождённом СССРе. Наверное, это была попытка больного, разбитого человека дать понять, что он свой, встроиться в новую жизнь. Мессидж не прочли, повесть не напечатали. Автор, как корректно формулирует справочник про белорусских писателей 81-го года издания, "апошнія гады жыў у Тасеескім раёне Краснаярскага края". Понятно: про то, как сладко дышится - хоть в Бобруйске, хоть на Кубани - всегда было кому писать, и анкеты их были почище. Читал и думал: зачем было тащить в журнал эту 70-летней давности подделку под жизнь? Потом догадался: чтобы помнили, что ночь с 29 на 30 октября 1937 года длилась ещё очень долго.

Слаповский: Чудо-2018, или Как Путин спас Россию [СИ] (Современная проза, Самиздат, сетевая литература) 03 11
если всё нечитаемое удалять из библиотеки, много ли чего останется?

Чергинец: За секунду да выстралу [За секунду до выстрела be] (Советский детектив) 22 06
Прошлый год в журнале "Полымя" прошёл под знаком детективщика Чергинца. Роман "Вам - задание" переведён на белорусский язык и растянут аж на три номера. 2017 год открывается переводом романа "За секунду до выстрела". Автор - всё тот же генерал.
Когда года три назад "Полымя" перевело его роман "Операция "Кровь"", это тоже не казалось слишком умным шагом, но там хоть просматривалась какая-то логика: роман совсем свежий, вызвал даже некоторое шевеление в массах карикатурным портретом одного из чергинцовских недоброжелателей. А сейчас? Оба романа вышли в начале 80-х, все, кто хотел, их прочитал на языке оригинала. Какую культурную нагрузку несёт их перевод на белорусский, не представляю. Лучше бы Юлиана Семёнова переводили, к слову "культура" его проза всё-таки ближе.
Хорошо быть генералом. Считаете, что белорусский журнал должен знакомить с новинками белорусской прозы авторства свежевыявленных тунеядцев? Фиг вам. Читайте забытый даже мхом детектив и не выпендривайтесь.

Зинькевич: «Несвядомая» история Белой Руси (История, Публицистика) 30 03
Говно должно быть с кулаками. Фтопку.

Криштапович: О народной и либеральной интеллигенции (Публицистика) 03 03
Дядечка с хэканьем громит оппонентов, оппоненты же - либералы от Солженицына до Эльдара Рязанова, белорусская интеллигенция от Василя Быкова до Некляева и Алексиевич, Запад, Бжезинский и далее везде. В общем, увечный бой. И фиг бы с ним, воюй за свой русский мир своим русским словом, но, реябта, лексика, лексика... Не профессор, а пацан микрорайонский на "Болото" наезжает. Так вот гопницкое нутро и лезет из человека, наверняка считающего себя интеллигентом.

Гапеев: Ноч Цмока [журнальный вариант] [be] (Современная проза, Мистика) 22 01
Если бы детективщики так же тщательно, как и фантасты, отслеживали библиографию жанра, они без колебаний включили бы роман в свой реестр. Главный герой — следователь прокуратуры, сюжетная пружина — расследование убийства молодой женщины. Убийство загадочное, орудие убийства более чем странное, свидетелей нет, следы напрочь отсутствуют; стопроцентный висяк. Чем не детектив? В процессе же следствия выясняется, что убитая — дочь местного колдуна, что она — лесбиянка, но незадолго до убийства родила, что примыкала она к непонятной секте, желающей странного... Загадки множатся, действие с тропы самодовольного детективизма-реализма сворачивает в дебри, где фэнтези, мистика, древние обряды, чёрный петух, снёсший яйцо, убитая ласка, Цмок и папа его Ящур. В общем, всё завертелось, и, вертясь, изрядно порушило и стройность детективную, и законности торжество, и главного героя мировоззрение, и много чего ещё. В том числе и его, героя, семейный статус, потому что роман не только детективно-мистический, это ещё и о любви. Может быть, даже в первую очередь о любви, хотя сердечко на обложке здесь точно ни к месту.

Деружинский: Мифы о Беларуси (История) 14 01
Drosselmeier это приговор окончательный или всё-таки у беларусов есть шанс?

Чергинец: Рискованная игра (Детективы: прочее) 16 08
Главного писателя нашей республики Николая Ивановича Чергинца я не читал очень давно, со времён "Финала Краба". Для той поры это был неплохой детектив, особенно если учесть, что Вайнеров или хотя бы Словина в нашей дыре было не найти. Шли годы. Чем дальше, тем чаще слушал сказки о его, Николая Ивановича, величии, о том, как он завоевал российский рынок и приступил к завоеванию иранского. Решил лично проверить, как идёт завоевание - прочитал роман "Рискованная игра". Оказался в общем нормальный боевик, в самый раз для чтения в поезде. Тут бы и точку поставить, но автор, напомню, великий писатель земли белорусской. К автору боевика претензий нет, но к великому писателю - мелкие - накопились. Например, слишком часто герои кивают головами, один даже кивал бычьей головой, хотя действие происходит в Москве, а не на Крите. Одна цветущая тётенька в начале главы обладает отличной фигурой, через две страницы её формы уже расплывчатые. Есть прелестный абзац на четыре предложения, в котором четыре раза склоняется слово "сотрудник". Фрагмент, в котором пьяные богемные художники рассуждают про Пикассо и Малевича, напомнил "Чего же ты хочешь?", а смысл фразы "Творческая жизнь его [Пикассо] длилась 78 лет, а по-настоящему оценили его значительно позже" остался для меня туманным. В системе написания диалогов, когда персонажи после каждой фразы кряхтят, встают, протяжно вздыхают и недобро посматривают, автор изо всех сил выворачивается, что бы "Иван сказал" - "Илья ответил" не засирали текст. От излишнего синонимического усердия диалог друзей приобретает примерно такой вид: - Спасибо! - сказал красивый черноволосый мужчина - Не за что! - ответил седовласый ветеран. Кстати, главный герой так часто именуется седовласым ветераном (вариант - полковником), что, кажется, этот довесок стал его вторым именем: Чингачгук Большой Змей, полковник Илья Седовласый Ветеран; свежо.
Ну и т.д. Можно вспомнить ещё пожилого дворника в тулупе, который махал метлой (я понимаю, что не тулуп), или про героя который "сощурил глаза" (ну не щёки же), но это уже по инерции. Больше не буду. Пусть лучше Иран трепещет.

Вадим Францевич Гигин 26 05
Рецензию на это написал Янка Купала. Лет сто назад. Лучше всё равно не скажешь.
Ён сніць былую моц і шыр:
Цары, царыцы, цэрквы, трон,
Пагромы, катаргі, Сібір...
О, Русь, прымі раба паклон!

Пясецкий: Записки офицера Красной армии [Zapiski oficera Armii Czerwonej [od 17 września 1939 roku] ru] (Классическая проза, О войне, Сатира, Антисоветская литература) 01 08
Ребята, автор в 1939 году (вспомните на минуточку) потерял родину, которую разделили два отнюдь не ангельского вида деятеля. Поэтому примите хотя бы к сведению, что на происходившее может быть и иная точка зрения, не в Москве написанная.

Покрышкин: Познать себя в бою (Биографии и Мемуары, О войне) 12 04
Победу у наших ветеранов отобрали как минимум дважды. Сначала - проиграв холодную войну и, соответственно, войну за победу в войне. Второй раз - когда не дали рассказать о войне то, что они считали нужным.
Советские мемуары 60-80-х - разговор с кляпом во рту и связанными руками: то не скажи, это не задень, этого не тронь. Мемуары военачальников - мёртвая фактография, к тому же двигающаяся скидками и сдвойками в зависимости от погоды на дворе. Крупицы живого материала всплыли в перестройку: запись бесед маршалов с К. Симоновым, не предназначенные для публикации фрагменты мемуаров Конева, дневники Ерёменко, пересказываемые свидетелями устные рассказы Рокоссовского. Вот там, вдали от епишевских цензоров, спрятаны были выжатые из официальных воспоминаний страсти, конфликты, нетривиальные оценки.
Мемуары нижних чинов - та самая история. Герой войны Иван Никитович Кожедуб написал книжку, предназначенную для пятиклассников: мужская дружба, военное братство, локоть товарища, скупая слеза, вражеские стервятники. А ведь наверняка заслуженный лётчик многое мог рассказать не только восторженным пионерам. Кстати, и о корейской войне в том числе, каковая в официальных воспоминаниях отсутствует начисто.
Когда книга Александра Покрышкина впервые издана без купюр, легко представлялось, где бы прогулялся красный карандаш зоркого цензора. Вот жёсткая оценка скороспелого комдива Осипенко - убрать: дискредитация высшего командования, напраслина на Героя Советского Союза; вот критика системы подбора кадров, когда перестраховщики командуют полками и дают дурацкие приказы боевым лётчикам - убрать; вот командир полка подполковник Исаев совершает на третьем году войны ВТОРОЙ боевой вылет - убрать; вот злые слова в адрес конструкторов, поставляющих на фронт самолёты без радиосвязи и с браком - немедленно убрать: оскорбление героических тружеников тыла; вот нелестная характеристика Речкалова, храброго лётчика и плохого командира полка - убрать: сведение счётов. И т.д. - убрать, смягчить, округлить. Что осталось бы после такой правки? Да всё тоже: мужская дружба, военное братство, локоть товарища, скупая слеза, вражеские стервятники. Всё - правда, но - полуправда, четвертьправда.
А правда заключается, например, в том, что Осипенко, ещё в феврале 39-го старший лейтенант, в 41-м генерал и командует дивизией, будучи абсолютно не готовым к этой роли. Итог - лишние потери, бестолковое использование десятков самолётов. А сколько было таких старлеев, ставших в один момент генералами? И чего тогда удивляться, что, имея немалое численное преимущество, наша авиация безропотно отдала небо врагу? Далеко могут завести такие неконтролируемые ассоциации. Или же история о наставлениях по использованию авиации, высиженных в кабинетной тиши и устаревших с первым выстрелом войны. Командир звена Покрышкин в ходе войны самостоятельно реформировал тактику, заменив собой множество деятелей, полковников и генералов, которым по должности положено было эту работу проводить. Легко представить, каково было младшему офицеру противостоять военной машине. Победить-то он победил, но кто считал, во сколько жизней обошлось преодоление терний. Нырнув в перипетии этой борьбы, невольно задумываешься, что инициатива действительно наказуема, и особенно отчётливо понимаешь, какой год породил эту осторожность, равную трусости. Вот и сидел на страже батальон майоров пупкиных и выхолащивал бритвой главпура всё живое в воспоминаниях фронтовиков. Чтобы никто лишнего не прочитал и выводов недозволенных не сделал.
А книга хорошая, настоящая. И не устарела совсем. Только печатать её надо было тридцать лет назад.

Попов: Откуда течёт «Неман» (Документальная литература) 08 03
Почти год "Нёман" печатал дневники Георгия Попова, бывшего в 60-70-е замом главного редактора. Судя по этим записям, Попов именно тот человек, который сделал известным на всю страну некогда прозябающий альманах с трёхтысячным тиражом (в 1974-м тираж уже 106 0000): сначала, ещё будучи отв. секретарём, настояв на смене обезличенного названия "Советская Отчизна", а потом добившись ещё и нормальной для журнала - 12 номеров в год - периодичности. И тащил много лет этот воз, пока главный редактор ездил по съездам, командировкам и строил дачу (впрочем, в гипотетических дневниках главного редактора акценты наверняка расставлены иначе). Попов - не Твардовский, Кондратович или Лакшин по степени обличения и противостояния, но и тихая белорусская оппозиция по-своему интересна. С боем, но напечатали "Под кожей статуи Свободы" Евтушенко; долго и упорно противились статье, прославляющей "Чего же ты хочешь" Кочетова, хотя всё равно проиграли; цензура заворачивает за безнравственность рассказ, в котором мужик погладил по ноге замужнюю женщину. В записях 70-71 годов - очень симпатичный 37-летний Евтушенко, в зените славы, но общительный и без короны на голове. Хотя и не без позёрства - то знакомствами своими по всему миру хвастается, то заявкой в миллион экз. на новый сборник (всё равно сверху разрешили только 60 000), то пиджаком за 700 баксов от портного, что шьёт самому Жану Марэ. В записи 75-го года ему противопоставляется манерный и самовлюблённый Вознесенский. Хороша история с публикацией переписки Твардовского и Исаковского - ссыкливое белорусское начальство само отдало право первой публикации москвичам. Хорош отнюдь не глянцевый портрет Машерова. В основном же просто работа. Василя Быкова печатают в Москве, туда же стремится едва оперившийся Виктор Козько, а ты делай хороший журнал из того, что осталось: Иван Мяло, Аркадий Савеличев, Галина Василевская или некий Мирошниченко, которого печатают в обмен на публикацию Макаёнка в журнале "Театр". И ведь делали. И даже Маркеса напечатали (жаль, ничего, с ним связанное, в дневник не попало).

Арбитман: Поединок крысы с мечтой (Критика) 05 03
Очень хорошая книга: язвительная, остроумная, злая и грустная. Имеется: целый ряд отличных статей, в которых критик демонстрирует, с каким нехитрым набором из плоской отвёртки и ржавых плоскогубцев иные авторы работают и десять, и двадцать лет, и ещё столько же проработают, не подозревая о существовании иных инструментов; для тех, кто привычно обвиняет Арбитмана в поверхностности и увлечении хлёсткой фразой, есть статьи про Лема, Кинга, Шекли — никакой поверхностности, всё умно и дельно. Да и давайте признаемся откровенно — так ли уж часто критику необходимо расчехлять весь свой инструментарий, если исследованию подвергается шедевр, слепленный из соплей и спермы? «Блестящий стилист» — так же объективная реальность, особенно хорошо заметная именно в пространстве сборника, а не в череде разрозненных статей. Отсутствует: высокомерие, равнодушие, некомпетентность. За недостаток сойдёт разве что излишняя чернота, в которую укутан исследуемый предмет — писал же когда-то и сам Арбитман про удачные романы Лазарчука — Успенского, Успенского без Лазарчука, супругов Дяченко, Каганова или Лукина. Будь эти рецензии включены в сборник, картина общего кризиса массовых жанров не выглядела бы столь беспросветно.

Нестерова: Обратный ход часов (Современные любовные романы) 17 11
На сегодняшний день практически не осталось крепостей, в которые не проникли фантасты. Всё шатается под их неистовым напором: проза психологическая и проза детективная, проза историческая и проза сакральная, проза эротическая и проза мистическая, "городской роман" и "роман воспитания", политические и философские трактаты. Уж на что консервативна деревенская проза - и там они отметились, и нет необходимости заглядывать в глубь десятилетий, вспоминая утопии Чаянова, потому что в обозримом прошлом был роман минчанина Георгия Попова "За тридевять планет", советская колхозная утопия в чистом виде. Одна из немногих крепостей, где ворота крепки, стены высоки, а караул не устал - дамская проза. Kinder - Kirhe - Kuhek - это оковы, по крепости превосходящие даже те, что помешали Никите Сергеевичу Михалкову жениться на Ларисе Огудаловой, тут сцепление с реальностью максимально возможное, никто так твёрдо не стоит на земле, как домохозяйка. Логично было предположить, что крепость эта падёт в числе последних. Однако ничуть не бывало, и вот уже изумлённая стража таращится на контрабандистку, открыто волокущую товар, к употреблению не рекомендуемый. Знакомьтесь: Наталья Нестерова, новая звезда женской прозы, за три года выпустила полтора десятка книг общим тиражом в два миллиона экземпляров. Кажется, она уже вышла в высшую лигу и, по мнению оптимистов, начинает серьёзно конкурировать с тремя полуграциями российского маскульта. В этом году пополнила свою библиографию, выпустив роман "Обратный ход часов". Фантастический роман.
Начинается роман вполне традиционно: мужчина примерно пятидесяти лет от роду принимает решение покинуть семью. Он интеллигентный человек, он благодарен жене за совместно прожитые годы, он не желает никаких скандалов, но жить предпочёл с молодой любовницей. Типичный любовный треугольник, уже на сотой странице роман можно было заканчивать, потому что способов справиться с этим нехитрым набором кубиков не так много, и все они описаны бессчётно. И тогда писательница решительно отвергает привычные варианты развития событий и вторгается на территорию, слабо освоенную производителями женской прозы. Пылкие любовники переоценили силы того, кто являлся слабым звеном в паре, и после цепочки "афродизиак - сердечный приступ - нитроглицерин" наступает смерть. Но вместо точки - запятая, вместо бригады скорой помощи, констатирующей смерть и лениво прикидывающей, стоит ли забирать труп - "мужское молодильное" в майонезной баночке, найденное в квартире бесследно исчезнувшей родственницы. Мужчина оживает, он вновь бодр, весел и неутомим. Однако радость была недолгой. Герой начинает стремительно молодеть, превращаясь из пожилого мужчины в мужчину в самом расцвете сил, потом в юношу, мальчишку, младенца и, наконец, в эмбрион, растворившийся без следа. Метаморфозы сопровождались сначала недоумением, потом слезами родственников, попытками врачей выделить "молодильное" и изрядно обогатиться и прочими не всегда обязательными телодвижениями персонажей. Эта коллизия позволила автору ещё на полторы сотни страниц растянуть повествование и превратить немудрящую историю в роман. "Немудрящую" - потому что тот, кто помнит Сола Вайнтрауба из романа Дэна Симмонса "Гиперион", сам может заглянуть в пропасть, разделяющую эти романы.
Книга написана с юмором, читается легко, но потому и легко, что облегчёна до веса воздушного шарика, лишёна мало-мальских конфликтов. Даже без необходимых для жанра элементов хэппи-энда не обошлось: бывшая супруга ещё при живом муже-младенце нашла нового мужчину, того самого доктора из бригады скорой помощи, да ещё и от алкоголизма любовью своей его излечила. И остаётся сделать не бог весть какой глубокий вывод: как у тульского токаря вместо кроватки или табурета всё равно получался пистолет ТТ, так и у представительницы дамской прозы всё равно получается дамская проза, каким бы инструментарием она при её создании не пользовалась.